A Day of Life

Хорошо посидеть без работы со стаканом «кофе» из автомата с утра, почитывая книжку на мобильнике и перекидываясь шутками с одногруппниками. Окончательно замёрзнуть на лекции в неотапливаемой аудитории и сорваться с перерыва по звонку из клиники, где сегодня дежурный день и завал из пациентов, с которым не справляются двое дежурантов… А потом в коротком перерыве между приёмом пациента и заполнением истории болезни, когда уже отданы указания сёстрам по постановке капельницы поступившему с тяжёлой пневмонией пареньку, выйти на улицу с сигаретой…

Стоять в мягком свете фонаря с надписью «Аптека», что над входом в клинику, и смотреть на освещённые тусклым жёлтым светом дома на противоположной набережной Карповки и вереницу машин. Центр Питера ещё живёт, куда-то спешат люди в тёмных осенних пальто, о чём-то мерзенько хохочут скучковавшиеся под фонарём менты… А здесь, на левом берегу Карповки, уже тишина, свет из окон клиники, тени проходящих по коридору пациентов в окнах галереи… Только ветер по-хозяйски гуляет между выстуженными каменными стенами и одинокими фонарями, задирает полы халата, раздувает огонёк сигареты. И думаешь, что кому-то сегодня спас много лет жизни, что кому-то ещё надолго сохранил отца, мужа, сына. Тебе не скажут «спасибо», тебе не заплатят денег — просто есть такая работа и есть такая профессия, и есть люди, которые работают круглые сутки, спасая кого-то. Поэтому окна на галерее сегодня не погаснут всю ночь — просто эту работу нельзя делать иначе.

И когда сигарета догорит, маленьким фейерверком рассыпавшись о край бетонной урны, ты поднимешься по тёмной лестнице и сядешь на диванчик перед журнальным столиком в освещённом коридоре, где полчаса назад судачили о ценах и телевизионных новостях три бабульки-сердечницы из двадцатой палаты, и стальное перо долго будет чуть слышно царапать по мелованой бумаге, оставляя за собой чёрную вязь кириллицы и латиницы. И вспомнится Боткин, что когда-то вот так же сидел в коридоре, скрипя гусиным пером, и Сеченов, и Ланг, и где-то там, в глухой деревне — Чехов, точно так же, за столом, при тусклом свете лучины…

А потом — в метро, в магазин за продуктами и на двенадцатый этаж на краю мира, в комнату, которая насквозь пропиталась бессонными ночами, датским табаком и дождём за окном. Комнату в блоке, где третьи сутки нет горячей воды, где зимой гуляет ветер, задувая снег в полусантиметровые щели в рассохшихся рамах окон. И, поставив нагреваться электрочайник, поставленный вне закона  — под страхом конфискации! — недавним указом ректора (вместе с плиткой, обогревателем и микроволновкой), пойдёшь мыть посуду под холодной водой. Пальцы закоченеют, и в голову придёт грустная и простая мысль, что кое где ты это всё и этих всех видал, и даже, возможно, кое на чём вертел — общежитие номер пять и лично коменданта Наталью Леонидовну Графову, кафедру с клиникой госпитальной терапии имени Черноруцкого и лично завкафа профессора Василия Ивановича Трофимова, и весь этот Санкт-Петербургский Государственный Медицинский имени Павлова вместе с ректором, академиком Николаем Антоновичем Яицким, который уехал из своего рабочего кабинета сегодня на CL500 ещё засветло, а не на метро в десятом часу вечера, который сидит теперь в уютном кресле с журналом, где напечатали его статью, в доме, где уж точно топят и есть горячая вода…

А потом, уже за полночь, закончишь негнущимися пальцами влажную уборку, разогреешь в незаконной микроволновке тарелку борща, которым с тобой поделится соседка, «бешеная бабушка» первокурсника со стомата, подрабатывающая вахтёршей тут же в общаге… Сядешь за столом, заваришь горячего чаю, и снова вспомнится Боткин.

И вот она — жизнь, такая, какая есть, какую ни на что не променяешь. И ты счастлив, пусть даже душ сегодня будет ледяным, а вставать завтра ни свет ни заря. Даже не потому, что есть такая профессия, а потому, что есть такие люди. И ты, наверно, — один из них…

**Музыка:**Юта - Имя